Хочу так же живо писать о городах, в которых жила. А пока наслаждаюсь вот такими описаниями. Я, наверное, едва ли когда расскажу вам всё забавное и интересное, что случилось со мной в Австралии, но ключевые моменты поведать всё-таки стоит. Остальное можно будет через сто лет издать мемуарами. Однако прежде, чем поведать эти самые моменты, имеет смысл обрисовать сцену. Сделать эдакий Париж с высоты птичьего полёта, как в Соборе Парижской Богоматери. Поэтому вот вам Брисбен.
До нашествия белых варваров, Брисбена не было. На его месте росли мангровые леса – там, где поближе к воде, и эвкалиптовые леса – там где от воды подальше. В них водилась всякая мелкая австралийская живность и чернокожие варвары. До нашествия чернокожих варваров, Брисбен скорее всего был чуть менее лесист, столь же холмист и полнился гигантской австралийской живностью. Но много тысяч лет назад чернокожие варвары пришли и всех убили. А потом в конце восемнадцатого века пришли белокожие варвары и повторили сей славный подвиг. Apparently killing people is worse than killing animals. I have no idea why though.
Брисбен так зовётся в честь сэра Томаса Брисбена, который в 1823 году повелел забабахать город. Заключенные и их рыжеволосые ирландские жёны повиновались и город забабахали. Начали с мельницы: внушительная и каменная, она до сих пор стоит неподалёку от мэрии. Пока они её строили, пару людей придавило камнями – они всё-таки были заключенные, а не строители. Их потомки, хотя и не заключенные, строители столь же великие, поэтому типичные одноэтажные «дома» на подпорках сараи ещё те. Летом в них жутко жарко, зимой в них жутко холодно. То есть, дóма в Брисбене всегда хуже, чем на улице.
Этими чертовыми домами забито всё пространство вдоль реки, которую изобретательные австралийцы назвали рекой Брисбен. Река течёт с холмогор в море, вихляя по дороге и нарезая полуострова. Вода в ней приятного непроглядно-бурого цвета, а внутри воды – великое множество всяких рыб, например акулы. Река течёт свободно, её пересекает только парочка мостов. Мол строить больше – затратно. Поэтому любое путешествие отнимает кучу времени, а набережные – которые, естественно, главные артерии города – всегда забиты прочно и глухо, как вены заядлого курильщика.
Вообще, дороги в Брисбене это сладкая сказка. Дело в том, что вся эта меланжерея коттеджей на подпорках – которая нам с вами, парящим лебедями в небесах, кажется мелким белым мусором, рассыпанным в приятной зелени холмов – на самом деле разрослась из нескольких очагов-деревень. Сто лет назад Брисбен был всего-навсего административным центром, с ратушей и мельницей, а десяток поселений вокруг него соединяли узкие просёлочные дороги. Теперь же деревни разрослись и слились воедино, но соединяющие их дороги столь же узки. Поэтому час пик в трёхмиллионном Брисбене это кранты. Это стреляйся. Это сдохни и умри.
Поэтому я везде ходил пешком, а большую часть времени проводил в деревне St Lucia. В ней располагается Университет, а сама Сейнт Луша, фактически, это обслуживающий его придаток. Сейнтлушевцы постоянно против этого негодуют, но сделать ничего не могут. Нынче в UQ учатся 30-000 студентов, огромная часть которых живёт неподалёку. Сам кампус циклопически громаден и неуклонно разрастается. В нём множество зданий, закоулков, парков и прудов с игуанами, пеликанами и черепахами. Поскольку я жил в одной песне от Университета, почти все его закоулки были мною изучены в ходе многочисленных нетрезвых ночных вылазок. Разной степени и причин нетрезвости.
В центре Сейнт Луши располагается Hawken Village, она же the Ville – «деревня». С магазинами, почтой и едальнями. Что тоже способствовало моему затворничеству в Сейнт Луше и смежных с ней деревнях – Индурупилли с Товонгом. В обеих есть большие торговые центры, и обе граничат с самой моей любимой частью Брисбена – горой Кута. Гора Кута это Эдемский сад. Это поросшая сухим эвкалиптовым лесом гряда холмов, полная попугаев, варанов, пауков, кенгуру, змей и прочей живности. Мало какой уголок мира я знаю так же хорошо, как Куту. На вершине располагается кафе с неплохим (но жутко дорогим) мороженным и отличным видом на весь Брисбен. К вершине ведут довольно крутые тропинки. Крутые в плане steep а не cool: многим моим знакомым требовалась недюжинная ненависть, чтобы их одолеть.
Поэтому большинство добирается до кафешки на машинах. Или автобусе, который идёт гигантским крюком – через Ботанический сад, Планетарий и десяток деревень. Автобусы, кстати, единственный нормальный общественный транспорт в городе. Помимо них есть полторы линии железной дороги и CityCat – речной трамвайчик, довольно нехило разгоняющийся на прямых участках. Учитывая гениальную ситуацию с мостами, CityCat это лучший способ перебраться через реку. Нужно только ждать по полчаса. Все они, и автобусы, и поезда, и CityCat сходятся в CBD. Central Business District, центре города.
Центр Брисбена площадью едва ли больше квадратного километра, зато утыкан небоскрёбами как ёж иголками. И потому нам, парящим в небе, он видится гигантским гвоздём, воткнутым в ковёр белых клочков бумаги (т.е. традиционных коттеджей). В сени небоскрёбов ютится мэрия, мельница, множество прикольных церквей и масонская ложа, – все из рыжего песчаника. Небоскрёбы же набиты магазинами и офисами. Клубы и рестораны располагаются чуть севернее, в районе под названием Fortitude Valley, улицы которой по вечерам представляют собой море пьяных подростков. То есть, студентов.
Большая часть пресловутых 30-000 студентов из UQ это австралийские дети, которые только-только вылезли из-под надзора родителей и впервые попробовали алкоголь. В итоге, каждый вечер они уфигачиваются в драганы и буянят до трёх утра. В Долине ежедневно происходит совершеннейшее светопреставление, и люди деградируют до плоских червей. Но таков брачный ритуал в остальном холодных, помешанных на контроле англосаксов. Для меня это каждый раз было удивительное зрелище. Разодетые девчонки порываются вести с тобой диалог, но при этом не с состоянии связать и двух слов. А в глазах у них булькает алкоголь, мерно подбирающийся к макушке.
Помимо этих пьяных звериков, фауна Брисбена представлена опоссумами, которые есть везде, где есть деревья (то есть, везде, даже в центре), рептилиями (которые есть везде, где есть много деревьев, то есть везде, кроме центра) и летучими лисицами. Которые есть везде, но в основном дневуют в Товонге с Индурупилли, откуда плотным облаком вылетают на закате. Раньше их было больше, как и всех остальных негуманоидных животных по всему миру, а сейчас осталось пара десятков тысяч. Что всё равно довольно ощутимо, и поэтому каждый вечер в кронах слышится их писк и верещание, когда они обрадованно едят что-нибудь или ссорятся из-за того, чьё дерево.
Теперь, когда у вас чуть-чуть сложилась картинка, добавьте в неё непрекращающееся солнце, кислотой выедающее кожу, приятные душевные ночи с южными созвездиями, редкие разрушительные грозы с синими ветвящимися молниями на пол-неба и множество, орды птиц. Поющих, кричащих, кусающих вас за ухо, смотрящих на вас со столба. Теперь поднимите температуру воздуха градусов до тридцати пяти. Почувствуйте горячий ветер, несущий запах плюмерии и эвкалипта. Ramp it up to eleven. Вот это и будет Брисбен.
